Истоки

Давным-давно одинокий царь Кипра создал из слоновой кости статую прекрасной женщины (говорят, что эта статуя изображала саму Афродиту). И так она была прекрасна, что скульптор влюбился в нее, и так глубока была его любовь, что статуя ожила…

Все мы знаем эту прекрасную историю любви – миф о Пигмалионе и Галатее. Неоднократно обращались к ней художники, поэты и музыканты: и Руссо, и Пикассо, и Баратынский. Не преминул это сделать и знаменитый ирландец, драматург Джордж Бернард Шоу. Его пьеса "Пигмалион", написанная в 1912 году, имела шумный сценический успех и до сих пор не сходит с театральных подмостков. В ней, подобно Пигмалиону, профессор фонетики Генри Хиггинс превращает простую замухрышку, уличную цветочницу, в настоящую леди, неотличимую от герцогини. При этом помимо внешней, в Элизе происходит и внутренняя метаморфоза: в грубом, вульгарном существе просыпается добрый отзывчивый человек. Как говорил сам Шоу: "Оживить статую любовью? Неплохо. Но ведь это она сама, мраморная Галатея вдохнула в художника любовь! И вообще, при чем здесь сказки – статуи не оживают, да если бы они и оживали – то было бы не самое интересное. Интереснее – когда в человеке оживает Человек!"

Интересен как персонаж и сам Хиггинс: это человек незаурядного ума и столь же скверного характера. Он необычайно энергичен, деятелен и легко увлекается идеями, которые с молниеносной скоростью возникают в его голове. При этом он крайне редко задумывается о последствиях их осуществления. Одна из подобных идей – обучение Элизы Дулиттл правильной английской речи – и является сюжетной основой пьесы.

Прототипом Хиггинса для Шоу послужил Генри Суит, английский фонетист, преподававший также фонетику в Оксфорде. В частности, "универсальный алфавит", созданный Хиггинсом "для того, чтобы безупречно изображать любой звук в языке, как гласный, так и согласный", был в действительности создан Суитом.

Генри Суит записывал открытки с помощью изобретенной им системы стенографии и рассылал всем знакомым. Такие открытки получал и Шоу. По его словам, расшифровать подобную запись верно было совершенно невозможно. О таких открытках говорит миссис Хиггинс в III акте "Пигмалиона".

Однако, как говорит Шоу в предисловии к "Пигмалиону", "Хиггинс не есть портрет Суита, вся история с Элизой Дулиттл для Суита была бы невозможна. Обладай тот телосложением и темпераментом Хиггинса, он сумел бы поджечь Темзу".

Шоу неспроста избрал для преображения Галатеи область фонетики – он сам был большим поклонником этой науки и ревностно следил за чистотой английского языка.

Поклонению лингвистике для Шоу не было предела: свое состояние он завещал тому, кто сможет создать алфавит, буквы которого соответствовали бы реальным звукам английского языка.

"Если моя пьеса доведет до сознания общества, что есть на свете такой народ – фонетисты и что они принадлежат в современной Англии к самым нужным людям, то она сделала свое дело", - писал он.

Однако многие увидели в пьесе совсем не это…

Моя прекрасная леди

Фридрих Лёве появился на свет в семье актера венской оперетты в 1901 году. "Музыкальные" корни рано дали о себе знать: талантливый пианист, уже в 13-летнем возрасте мальчик выступает в качестве солиста с оркестром. В возрасте 23-х лет Фридрих переезжает в США. Он перепробовал множество профессий: от посудомойщика до золотоискателя, был он и инструктором верховой езды, и профессиональным боксером, но в один прекрасный день подобная пестрота ему надоедает, и, приехав в Нью-Йорк, он превращается в музыканта Фредерика Лоу. Поначалу его деятельность не отличается большой оригинальностью: он играет в пивных барах, попутно сочиняя незатейливые песенки, но вскоре он берется за сочинение близких ему с детства оперетт.

В 1942 году Лоу встречает Алана Джея Лернера, своего будущего либреттиста. Вместе Алан и Фриц (как называли Лоу друзья) пишут более десяти музыкальных спектаклей и, заработав себе профессиональное имя, останавливаются на "Пигмалионе" в качестве сюжетной основы для нового мюзикла.

Продюсер Габриэль Паскаль пришел к Бернарду Шоу с просьбой предоставить ему права на постановку его пьесы. "Сколько у вас денег?" – спросил Шоу. Паскаль порылся в кармане, извлек горсть монет и ответил: "Двенадцать шиллингов". "Заходите, - сказал тогда Шоу. – Вы – первый честный продюсер из всех, что я встречал".

Попытки создания музыкальных спектаклей по "Пигмалиону" уже имели место (оперетта Лео Фалля "Уличная фея" и др.), но их основным недостатком было то, что авторы попросту разбавляли текст пьесы музыкальными номерами, которые лишь затормаживали действие, не внося в него ничего нового. Приступив к работе над материалом, Лоу и Лернер пришли к выводу, что жанр оперетты вообще не годится для представления на музыкальной сцене такой вещи, как "Пигмалион" – слишком острым был социальный подтекст пьесы и слишком незаурядным сюжет, а герои обладали такой глубиной и многогранностью характеров, какой оперетта никогда не знала. Сам Лернер говорил: "Мы не пошли на то, чтобы Шоу с большой буквы превратить в шоу с маленькой".

Тем не менее, отдавая дань законам тогдашнего музыкального театра, авторы усилили лирическую составляющую пьесы. В результате "Моя прекрасная леди" стала одним из первых проявлений мюзикла в том виде, в каком мы привыкли его воспринимать сегодня.

После премьеры "Моей прекрасной леди" 15 февраля 1956 года на Бродвее авторы проснулись знаменитыми. Спектакль показывался в течение шести с половиной лет, выдержав, таким образом, 2717 представлений (и побив рекорд мюзикла "Оклахома!", игравшегося три года). Билет на "Мою прекрасную леди" было невозможно достать на шесть месяцев вперед, а альбом с записью мюзикла взлетел на верхушки чартов и оставался там в течение следующих двух лет. Можно с уверенностью сказать, что ни один из других спектаклей Лоу и Лернера ("Покрасьте свой фургон", 1951; "Камелот", 1960) не был столь популярен. Лернер говорил: "Ни я, ни Лоу не верили, что виновниками торжества являемся мы. Просто пришло время для чего-то веселого, яркого и театрального, чего-то непохожего на встречу двух одиноких людей в темной аллее. И "Леди" вышла на афиши".

Сюжет "Пигмалиона", не являющийся ни современным, ни американским, не помешал "Моей прекрасной леди" стать не только современным, но и абсолютно типичным представителем мюзикла. Следуя основным его принципам, тогда еще не сформулированным, но уже получившим воплощение на сцене (в виде "Оклахомы!", например), "Моя прекрасная леди", тем не менее, предлагает свое толкование этих принципов. Она расширяет границы сюжета мюзикла: как географические, так и временные. После ее создания авторы, разыскивающие тему для нового произведения, смело рыщут по временам и странам.

Либретто

Из всех различных граней пьесы Шоу мюзикл выбирает лирическую в качестве основной, выводя на передний план тему взаимоотношений Элизы и Хиггинса. Однако, помимо лирики, мы видим в "Моей прекрасной леди" и комизм, и иронию. Легкая, живая, летящая музыка воссоздает насмешливый тон "Пигмалиона". Но в мюзикле вы не найдете того серьезного подтекста, который звучит в самых иронических репликах персонажей пьесы. Жанровые особенности мюзикла заставили авторов отодвинуть на самый задний план философские размышления Шоу и проблемы, которые он поднимает. В частности, столь важная для Шоу лингвистическая проблема воплощается лишь в куплетах Хиггинса "Почему же англичане не могут?" (Why can't the English?") – да и то звучит она скорее комично, нежели внушительно. Изменен и финал: в мюзикле Элиза возвращается к Хиггинсу, и зритель практически уверен, что вскоре они поженятся. В "Пигмалионе" финал оставлен открытым: после ухода Элизы Хиггинс самодовольно позвякивает мелочью в кармане, - он абсолютно уверен, что Элиза вернется.

Сам Шоу был твердо убежден, что "реальное" продолжение очевидно всякому, кто хоть немного разбирается в человеческой природе вообще и в природе женской интуиции в частности". В послесловии к "Пигмалиону" драматург четко и ясно объяснил все причины, по которым Элиза, ставшая, наконец, Человеком, не сможет выйти замуж за Хиггинса.

Но вернемся к мюзиклу… Итак, отзвучала увертюра, и перед нами – портик у Ковент-Гардена. Здесь укрылись от дождя многие, в том числе две дамы из высшего света, цветочница и человек, делающий какие-то отметки в записной книжке. Дамы – мать и дочь; после того как сын одной и брат другой в погоне за такси сбивает с ног цветочницу, та поднимает скандал. Ее лицо и волосы, видно, нечасто знаются с мылом, одежда явно знавала лучшие времена, да и башмаки тоже, вдобавок девушка ужасно коверкает слова. Это – наша героиня Элиза Дулиттл. Причитая: "Все фиялочки в грязь втоптал и смылся", Элиза обращается к пожилому джентльмену, также укрывшемуся здесь: "Купыте фиялку у бедны деушки". Джентльмен дает ей полтора пенса и отходит в сторонку, не взяв у нее цветка. "Ты смотри, взяла деньги, так дай ему цветок, а то вон тот тип стоит и записывает каждое твое слово", - предупреждает девушку прохожий. В страхе Элиза начинает причитать еще громче и жалостливей. Но вскоре выясняется, что человек с записной книжкой – фонетист, и слова Элизы он записывал из интереса к ее произношению. По речи присутствующих человек определяет их прежние места жительства, чем повергает их в немалое изумление. Этот человек – профессор Генри Хиггинс, он негодует: "Почему же англичане не могут научиться разговаривать?" (Why can't the English learn to speak?) – "Дайте мне три месяца сроку, - в сердцах говорит Хиггинс, - и я сделаю так, что эта девушка на любом посольском приеме с успехом сойдет за герцогиню". Внезапно выясняется, что пожилой джентльмен, к которому обратилась Элиза, - полковник Пиккеринг, изучающий индийские диалекты и специально приехавший в Лондон для встречи с Хиггинсом. Тут дождь затихает, все расходятся, а Элиза остается наедине со своими мечтами. "Все, что мне нужно – это теплая комната, много шоколада и кто-то нежный, кто заботился бы обо мне. Ах, разве не чудесно бы это было?", - поет Элиза.

Теперь перенесемся в особняк Генри Хиггинса. Мы встретим здесь полковника Пиккеринга, который воспользовался любезным приглашением Хиггинса остановиться у него, экономку миссис Пирс и, конечно, самого профессора фонетики. И вот, в тот самый момент, когда он объясняет Пиккерингу, почему он никогда не впустит женщину в свою жизнь (ария "Я просто обычный мужчина" – "I'm just an ordinary man"), в доме Хиггинса появляется Элиза. Она торжественным тоном объявляет о том, что готова брать уроки языка и даже платить за это. Дело в том, что во время их достопамятной встречи Хиггинс упомянул, что научившись правильно разговаривать, Элиза вполне могла бы работать в цветочном магазине, и эта мысль запала ей в голову. Пиккеринг напоминает Хиггинсу о том, как он давеча бахвалился, что сделает из цветочницы герцогиню, и они заключают пари: если через три месяца на посольском приеме Элиза не будет разоблачена, Пиккеринг оплатит всю стоимость ее обучения. Элиза остается в доме Хиггинса и начинает учиться.

Тем временем ее отец, мусорщик Альфред Дулиттл, узнавший о новом месте жительства дочери, напевая песенку о том, как бы хорошо ничего не делать ("Если немного повезет" – "With a little bit of luck"), приходит к Хиггинсу. Шантажом он пытается выудить у него деньги. Хиггинс сперва дает ему от ворот поворот, а потом, восхищенный мировоззрением этого человека, пять фунтов в придачу. Кроме того, когда Дулиттл уходит, Хиггинс решает рекомендовать его одному американскому миллионеру как одного из самых оригинальных моралистов современной Англии.

А обучение Элизы продолжается… Элиза почти уже ненавидит Хиггинса, мучающего ее: "Погоди, Генри Хиггинс", - поет она. – "Вот стану я знаменитой, и король спросит у меня: "Чего ты хочешь, Элиза", а я отвечу: "Все, что мне нужно – это голова Генри Хиггинса". И все же в один прекрасный момент случается чудо: Элиза осваивает науку Хиггинса. На радостях все трое с полковником Пиккерингом принимаются плясать. ("Дождь в Испании" – "The rain in Spain"), пока их не прерывает миссис Пирс, которая сообщает, что в четвертом часу ночи всем пора бы лечь спать. Элиза отправляется в постель, но не может уснуть: "Я могла бы танцевать всю ночь и не натанцевалась бы". Восторг переполняет ее: "Я никогда не пойму, почему вдруг мое сердце обрело крылья. Я только знаю, что когда он начал танцевать со мной, я бы танцевала всю ночь" ("Я могла бы танцевать всю ночь" – "I could have danced all night").

Воодушевленный своей победой, Хиггинс решает, что настало время проверить девушку в высшем обществе. Выше общества, собирающегося на скачках в Аскоте, - только королевское ("Аскотский гавот" – "Ascot gavotte"). Туда-то и привозит он Элизу. Ее английский безупречен. Хиггинс ликует. Но тут Элиза начинает рассказывать о своей тетушке. "Говорят, она умерла от инфлэнцы, - сообщает Элиза. – Только с чего бы ей помирать, если год назад она дифтеритом переболела – и ничего. А вот где ее шляпа соломенная, новая, которая мне должна была достаться? Сперли! Вот я и говорю, кто шляпу спер, тот и тетку укокошил". Хиггинс убеждает собравшееся общество в том, что особенности речи Элизы – новое веяние моды, но понимает, что над ее манерами надо поработать. Впрочем, именно ее "модный сленг" повергает к ее ногам Фредди Эйнсфорд-Хилла, юношу из обедневшей дворянской семьи. Это именно он сбил ее с ног тогда, у Ковент-Гардена, но, конечно, теперь оба они не узнали друг друга. С этих пор Фредди днями и ночами дежурит возле дома Хиггинса в надежде увидеть Элизу. ("На улице, где ты живешь" – "On the street where you live").

Однако три месяца прошли, и вот Элиза блистает на посольском балу. Никто не может даже подумать, что эта очаровательная барышня, с которой танцевал сам принц – простая цветочница. Вернувшись домой, Хиггинс и Пиккеринг от души поздравляют друг друга с победой, напрочь забывая об Элизе и ее участии в этом деле ("Вам удалось!" – "You did it"). Расстроенная девушка уходит из дому и встречается с Фредди. На его уверения в вечной любви она отвечает: "Слова! Слова! Да я их слышу каждый день – сперва от него, теперь от тебя! Неужели это все, на что вы способны? Если влюблен – покажи это!" ("Покажи мне" – "Show me").

Она отправляется в те места, где выросла. Здесь Элиза натыкается на процессию гуляющих, возглавляемую ее отцом. Оказывается, миллионер, которому Хиггинс рекомендовал Дулиттла, умер, оставив последнему в наследство три тысячи годового дохода при условии, что он будет читать лекции во Всемирной лиге моральных реформ. Дулиттл негодует, ведь теперь он стал джентльменом, истинным представителем буржуазии, и ему даже приходится жениться на "своей хозяйке". Он поет: "Будем пить и кутить, но только доставьте меня в церковь вовремя" ("Доставьте меня в церковь вовремя" – "Get me to the church on time").

А в доме Хиггинса обнаруживают пропажу Элизы. После бесплодных звонков в Скотланд-Ярд, Хиггинс разражается тирадой по поводу того, насколько невыносимы женщины, и удивляется, почему они не могут быть похожи на него ("Гимн ему" – "A hymn to him"), а затем отправляется к своей матери, чтобы поделиться новостями и спросить у мудрой женщины совета. Там, к своему немалому удивлению, он встречает Элизу. Она рассказывает ему о том, как поняла, что без Генри Хиггинса, оказывается, запросто можно жить: и Англия никуда не денется, и Земля не перестанет вращаться, и облака будут все так же плыть по небу. А уж если они смогут делать все это без помощи Хиггинса, так сможет и она ("Без тебя" – "Without you"). Хиггинс вновь в восторге: "Я говорил, что я сотворю женщину, и я сделал это!" – ликует он. "Прощайте, мистер Хиггинс", - говорит Элиза и уходит. Хиггинс осыпает проклятиями все вокруг, но в конце концов признается самому себе, что привязался к Элизе и не мыслит теперь своей жизни без нее ("Я привык к ее лицу" – "I've grown accustomed to her face"). Он возвращается домой и включает запись, чтобы вновь услышать голос Элизы. Сидя спиной к входной двери, он не сразу понимает, что говорит уже не пластинка, а сама Элиза, вернувшаяся к нему.

Бродвей

Итак, 15 февраля 1956 года на Бродвее состоялась премьера "Моей прекрасной леди". Роль Элизы в оригинальной постановке исполнила Джули Эндрюс, известная по фильмам "Звуки музыки" и "Мэри Поппинс". В своей автобиографии "Улица, где я живу" Алан Джей Лернер так писал о ней: "Джули обладает ослепительным множеством талантов: очаровательным сопрано, столь гибким, что она может исполнять оперу и популярную музыку с одинаковой легкостью; возможно, самой безупречной дикцией из всех когда-либо существовавших сопрано; она танцует; она движется с грацией; что бы она ни говорила, она так прелестна, как только возможно".

Джули Эндрюс очень быстро записала песни Элизы, но сложности возникли с тем, чтобы стать ею. Диалект кокни, на котором говорит Элиза до своего преображения, очень трудно давался Джули. Она занималась с фонетистом в свободное от репетиций время, но, когда этого оказалось недостаточно, директор постановки Мосс Харт остановил репетиции на два дня, в течение которых он лично тренировал Джули.

В сцене бала Джули должна была выглядеть невероятно красивой, но, поскольку и все остальные гости бала были столь же прекрасны, сцену изменили. В своем великолепном наряде Джули появлялась сразу на лестнице в доме Хиггинса и, спускаясь по ней, выглядела столь безупречно, что театр взрывался аплодисментами. Эта сцена впоследствии стала одной из самых знаменитых в мюзикле.

На роль профессора Хиггинса был утвержден известный актер Рекс Харрисон (впоследствии сыгравший Цезаря в "Клеопатре"). Его едкий самовлюбленный Хиггинс великолепен. Однако и здесь не обошлось без проблем. Харрисон никак не мог запомнить свой текст, особенно в партии "Гимн ему". Но выходил из положения он очень просто: в течение всех трех лет, что он играл в шоу, он писал свои слова на зеркале, входившем в декорации кабинета Хиггинса. Рекс был единственным участником оригинального состава, кто отказался записывать свои песни для альбома в студии, мотивировав это тем, что в студии он не сможет хорошо сыграть свою роль. Он записывался "живьем" на сцене.

Следует упомянуть также, что к успеху постановки в большой степени способствовали костюмы художника Сесила Битона. Красота его нарядов XIX века поражает воображение, да и чудесное превращение Элизы зритель ощущает полностью, лишь увидев ее в великолепном бальном платье.

Мюзикл побил все тогдашние рекорды посещаемости, а альбом с записью оригинального состава собрал 42 млн. долларов при затратах на постановку в 400 тысяч. Неудивительно, что столь популярной историей заинтересовался Голливуд...

Продолжение статьи